О войне много написано. Сказано – ещё больше. Это страшные, тяжёлые и героические годы, навсегда запечатлённые в памяти народа. Это картина в кровавочёрных тонах, пропитанная смертью, дымом сожжённых городов и страданием миллионов.
Несмотря на то что практически каждый из дней войны описан в учебниках, мемуарах и исторических хрониках, попрежнему остаётся место для фрагментов поменьше. Крохотные, они, словно кусочки мозаики, формируют хищный, уродливый оскал войны. Истории определённого дня, места или одного человека, калёным железом выжженные в памяти, даже столько лет спустя продолжают терзать тех, кто сумел выжить. Как правило, это грустные повести о суровых испытаниях, лишениях, горе и утратах, но иногда это, пусть и драматичная, но всё же история спасения.
Татьяне Васильевне Ивановой 87 лет, но всё произошедшее она помнит, и ничто не разделяет день сегодняшний и страшное «тогда». Словно не было три четверти века «после», словно это происходит прямо сейчас. И каждый раз, говоря о войне, она вновь возвращается туда – в сырые, холодные землянки на правом берегу Невы, где её одиннадцатилетней девочкой застала война, в заснеженный лагерь беженцев под Всеволожском, где убивают за краюху хлеба и плошку растительного масла, на пыльную июльскую грунтовку, забитую военными грузовиками, вдоль которой она, обезумевшая от голода, горя и усталости, бредёт вместе с малолетним братом в поисках убежища…
За неполный год война отняла у маленькой Тани всё и всех: от большой семьи (шесть человек) выжили только она и брат; от дома в Ленинграде не осталось и руин. Даже дата рождения известна лишь приблизительно – настоящие документы пропали сразу после смерти матери, когда девочка ненадолго выбежала из дома, пытаясь найти хоть когонибудь из взрослых. Но взрослых не было. Не было ни еды, ни карточек на питание, ни удостоверений личности. Не было никаких указателей и надежды их найти. Была только дорога и проносящиеся грузовики, были суровые окрики шофёров, пыль и постоянная жажда, а также строгий наказ умирающей матери – во что бы то ни стало держаться вместе. Так она и шла, растерянная и истощённая, вдоль грунтовки, мёртвой хваткой вцепившись в руку брата.
«Нас подобрал один из водителей, – вспоминает Татьяна Васильевна. – Он схватил нас с братом в охапку, усадил в кабину. У меня с собой было только направление в детский дом в Бернгардовке, туда мы добрались уже к ночи. Нянечка забрала нас и молча, ничего не спросив, отвела в изолятор. Это была большая казарма на тридцать человек, няня рассадила нас по койкам в разных концах барака и так же молча удалилась. Я стала рассматривать детей: все худые, страшные. Когда нас ввели, они сели на кроватях и принялись разглядывать. Особенно истощённым и оттого ещё более пугающим был их «главарь». В то время уже была распространена преступность и даже людоедство, и мне показалось, что нас привели к малолетним преступникам. Поэтому я, поборов страх, дождалась, пока все уснут, пробралась к брату и сказала, что нам надо бежать».
Беглецов поймал сторож, едва те дошли до ограждения. Напуганных, рыдающих детей коекак успокоили и отвели обратно к остальным ребятам, которые, конечно же, никакими преступниками и людоедами не были. Ими были те, кто скидывал бомбы на их головы, давил танками и морил голодом… Утром, после всех необходимых процедур и регистрации, в бернгардовском детском доме стало на двух сирот больше. С этого момента кажущиеся бесконечными мытарства и вереница потерь закончились и начался путь к спасению – долгий и трудный, но в конце которого можно было разглядеть хотя бы проблеск надежды.
В то время уже полным ходом выполняли постановление правительства об эвакуации детей и мирного населения из фронтовой и прифронтовых областей. Ещё до начала блокады, летом 1941 года, из Ленинграда удалось эвакуировать более 300 тысяч детей, ещё 130 тысяч вывезли по Дороге Жизни в следующем году. Детдома также подпадали под эту программу:
к концу 1942 года из оккупированных, фронтовых территорий и районов, находящихся под угрозой, в тыл эвакуировали 972 учреждения и более ста тысяч воспитанников. Детский дом в Бернгардовке не стал исключением.
Стоял август 1942 года. Таня с братом уже месяц находились на попечении строгих, но заботливых всеволожских нянечек и воспитателей, пытались привыкнуть и освоиться. Приказ об эвакуации пришёл внезапно – это была сложная, многоэтапная операция, охватывающая целые области и республики. Детдом во Всеволожске стал очередным учреждением, а его воспитанники – новой партией детей, которых необходимо перевезти и разместить. Ещё один эшелон, ещё один обоз, ещё один срез человеческих судеб, что без конца перемалываются в ненасытных жерновах войны. Потом количество отправленных сирот и тех, кто до места назначения не добрался, превратится в статистические данные, которые «подошьют» к остальным и упокоят в глубине архивов. Всё так. Но в глазах одиннадцатилетней девочки происходящее выглядело совсем подругому и приобретало иной масштаб.
Дорога далась трудно, и дело даже не в тревожащих налётах вражеской авиации, не в постоянном выматывающем страхе смерти и ощущении опасности. Сильнее страха, сильнее немецких бомб и разрывов снарядов был голод. «Нас объединили с детьми из других детдомов, – рассказывает Татьяна Васильевна. – Погрузили в один поезд. Всеволожских было больше остальных, человек двести. У нас были такие полосатые платья, за которые другие дразнили нас «зебрами». Как мы ненавидели эту одежду! Ещё не понимали, что по ней нашим воспитателям легче было нас определить... Помню Тихвин, разрушенный, сожжённый немцами. Здесь нас погрузили в «теплушки»: в одном вагоне с одной стороны мальчики, с другой – девочки. Нас с братом разделили, посадили в разные вагоны. Почти все дети были худые, истощённые, тонкие, словно привидения. Особенно тяжело приходилось младшим. Помню, ехал с нами мальчик, Мишенька Лавров, он всё время лежал, ослабленный, опухший от голода, но нам нельзя было к нему подходить. Вскоре он умер. Тело вынесли из вагона и положили на обочину железной дороги».
При этом детей кормили хорошо, многих лучше, чем в детском доме, на каждой остановке в вагоны ставили большие бидоны с едой, на которые тут же налетали оголодавшие ребята. Однако некоторые были до того ослаблены, что помочь им уже не удавалось: измученный организм не выдерживал тяжёлой дороги. На узловых станциях из вагонов выносили умерших – маленькие, сиротливые, иссушенные тела, прикрытые простынями.
Но вот ребят доставили к Ладожскому озеру, дальнейший путь предстояло проделать по воде. «Как назло, в момент погрузки налетели немецкие «стервятники», – продолжает Татьяна Васильевна, – они принялись бомбить катера и скопление людей на берегу. Помню, в одно судно угодила бомба – вода словно вскипела, катер превратился в столб воды, дыма и обломков. Все, кого он вёз, погибли. Начался воздушный бой, нас немедленно увели в укрытие. Стояла страшная жара, было нечем дышать, мы сидели и слышали, как в раскалённом небе гудели самолётные моторы и рвались снаряды. Не знаю, сколько времени это длилось. Наконец зенитчики прогнали немцев, и погрузка продолжилась. Перевозка тоже была трудной – на озере началась сильная качка, путь был долгий, поэтому на том берегу нас, едва живых, просто выносили из катера и укладывали на землю штабелями. На ночь нас отвели в церковь, было тесно и душно. Всю ночь ктото плакал и звал на помощь. Так продолжалось до утра, пока не пришли подводы. Только погрузившись на них, мы поняли, что спасены».
Обоз из сотни подвод шёл ещё несколько дней, на ночь детей прятали в лесу, укрывали брезентом. Когда благополучно добрались до Кировской области, ребят распределили по вновь сформированным учреждениям. О детском доме в посёлке Санчурск Татьяна Васильевна вспоминает охотно, с нежностью в голосе. Именно там произошло воссоединение с братом, там они встретили Победу, получили заботу, воспитание, образование, но самое главное – обрели мир. В жизни маленькой Тани началась новая глава, в которой уже не будет места авианалётам, голодным ночам в насквозь промёрзшей землянке и беспрестанному страху.
В августе кировскому «обозу спасения» исполнится 75 лет. Давно уже нет тех, кто, не щадя себя, под пулями и разрывами бомб вывозил детей из зоны боевых действий. Нет и многих из тех, кого тогда удалось спасти. Время со свойственным ему безразличием стирает из людской памяти всё. Однако даже сейчас, три поколения спустя, ещё болят, ещё ноют незаживающие раны, оставленные в душах выживших. Над этим время оказывается не властно. Татьяна Васильевна с трудом сдерживает слёзы, сквозь дымку перед глазами вереницей проносятся воспоминания о голоде, об утрате близких, скитаниях и той страшной ночи во всеволожском детдоме. «Мне тяжело вспоминать это и говорить обо всём этом, – признаётся она. – Но вместе с тем мне очень хочется успеть сохранить, запечатлеть и передать память о тех людях, которые нас спасли. Чтобы информацию об этом обозе восстанавливали потом не из сторонних источников, а напрямую, по рассказу очевидца. Я хочу, чтобы потомки знали и помнили о тех людях, которые на берег выносили нас на руках, днями и ночами охраняли, везли. О тех, кто, несмотря на страшный голод, видя, что едет обоз с детьми, отдавал, делился с нами последними продуктами. Да, триста детей – это немного, но для нас тогда эти люди были такими же героями, такими же спасителями, как те, кто воевал на фронте. Мы обязаны им жизнью, и я хочу, чтобы их поступок тоже чтили и помнили».
О войне написано и сказано очень много. Это страницы, наполненные скорбью и героизмом. Это история о всеобщем горе и всенародной радости после Победы. Это лязг танковых гусениц, стук метронома и разрывы снарядов. Это плач матерей и стоны раненых. Это оскал войны. И в этой гигантской монструозной картине боли и хаоса, где мужество и справедливость в конце концов торжествуют над разрушением, должно находиться место маленьким фрагментам – историям наподобие этой, где нет масштабных сражений и многотысячных жертв, но есть маленькая девочка, оказавшаяся в безжалостном горниле войны. А ещё есть спасение и надежда, которые также достойны того, чтобы их сохранили в памяти, и от которых незаживающие раны ноют чуточку меньше.
Автор: Евгений Паук